На великом стоянии [сборник] - Николай Алешин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Серьезно? — с усмешкой спросил Писцов.
— Передаю дословно, — ответил Саша.
— Что за корень такой?
— У льяна сказала: вроде макаронины — тоже трубочкой, только она черная и с махонькими щетинками по всей. «Пыталась, — говорит, — я узнать у той женщины, где ищут его, но та не объяснила чередом: сослалась на болота да кочкарники, а в каких местах и в какую собирать пору, это, чу, смотря, как год задастся да наведет». Осип спросил: «Чай, надо варить этот корень? Не так же натираться». Ульяна ответила, что можно и варить, но лучше настаивать на вине. Вдруг спохватилась: «Ай! Бутылка‑то в горке, а зять в бане. Вернется — не вздумалось бы ему… с глотка сорвет. Идти прибрать от греха». — «Ежели радикальное, так ни в чем не постою, — сказал Осип. — Погоди, пойдем вместе: дашь растиранья». Они вышли. Не успел Осип пропустить Ульяну в сени да затворить за собой дверь, как в ту же минуту сполошилась Валентина Гугина: «И я ведь в забывках. Давеча после обеда растворила на завтра крупчатки и поставила опарницу на печь: согреется, мол, и сниму через полчаса, чтобы тесто в прохладном месте поднималось изволошно. А оно уж, наверно, вон повылазило, и фартук лопнул, которым перевязана опарница. Экое наказанье!..» Протараторила в побранку себе и умотала из избы.
«Ну, разбредаются, как беспастушная скотина», — сострил Ваня Грунин и пустил смешок, похожий на брех сороки. Мать локтем сувыльнула его под бок: «Запади, дурья башка! — А Доре посочувствовала с притворным вздохом: — Потрафь‑ка вот на нас. Каждому до себя. Только ноги вы забили зря. Но ежели удосужитесь в понедельник, так соберутся все, навыгреб».
Я был доволен, что занятие «для отметки» сорвалось, и втайне смеялся на то, как случайно, но кстати корень Декоп пресек этот «недуг». А Дора сидела насупленная — в досаде на незадачу. Мое веселое настроение тоже пришлось ей не по душе, в чем я сразу убедился, когда тихо и запросто обратился к ней:
«Значит, до понедельника?»
«Попытайтесь», — ответила она двусмысленно, в задумку мне.
Мы дождались, пока в избе не осталось никого из колхозников. Хозяйка последняя попрощалась с нами в сенях. На улице было морозно. Небо, все в роях звезд, казалось, провалилось в самую глубь. Поднимаешь глаза вверх — того и гляди, и тебя втянет туда. А тишь такая, что, пожалуй, километра за два было слышно машину на шоссе. Я хотел опять снять для Доры свой пиджак, но она отказалась.
«Нет, нет. Я лучше на лыжах. В избе истомилась от жары, а теперь пешком простынешь. Я побегу. Давайте палки. — Приняла их от меня и подала руку: — До свидания. Заходите завтра».
Она прямо с места пустилась во всю прыть. Лыжи захлопали по дороге. Я понимал, почему она поспешила укатить от меня. Хотя получилось это совсем невзначай, но я тревожился всю дорогу. Утешался только ее приглашением, да и оно, сдавалось мне, было сказано для приличия.
Дорога привела Сашу и Писцова к широкой просеке, прямолинейно разводившей лес направо и налево. Посреди просеки стояли в значительном отдалении одна от другой высокие бревенчатые арки. Их перекладины, державшие провода вместе с похожими на тарелки изоляторами, оранжево освещались уже снизившимся за макушки деревьев солнцем. Писцов взглянул на высоковольтную линию, смигнул от блеска на проводах и снова с теплой иронией спросил Сашу:
— Как же вы поладили потом с этой капризной пропагандисткой?
Саша ухмыльнулся:
— Тогда я был чересчур мнителен. Мне уж сдалось — не оказаться бы в роли подставного. У нее мог быть на примете другой. Мне и в дороге, и дома, как лег спать, въяве представлялась большая фотография на ее столе — групповой снимок заочников, с которыми она училась. Немало разглядел я на нем симпатичных парней. Думалось, не в согласье ли она с кем‑нибудь из них? Не стать бы, так сказать, предметом ее переписки с ним… для затравки, чтобы опасался упустить ее. Девушки, знаете, бывают очень лукавы. Уверишься, что тобой увлекаются всерьез, а хвать, ты использован в корыстных целях, вроде тоже только «для отметки»… Надорвут тебе сердце — не поможет и корень Декоп. Сомневался я в чувствах Доры. На другой день вечером едва решился пойти к ней. Что из того, хоть и приглашала? Наверняка буду только помехой для нее: вспомнит про вчерашнее и отяготится. Но она встретила меня очень приветливо. На мой стук сразу откликнулась:
«Войдите!»
И не успел я притворить за собой дверь — она уж тут как тут. Поздоровалась со мной и обеими руками за проранки моего кожаного пальто:
«Раздевайтесь! Я только что принялась за тетради. Будете помогать мне».
Я даже отшатнулся:
«Что вы! Мне самому надо заново готовиться по русскому, а не только…»
«Да я не про то! — засмеялась она. — Конечно, не упражнения в тетрадях. Вообще, подчиняйтесь мне без всяких оговорок! Вот гвоздь, вешайте…»
Я повесил пальто возле дверей, а она все с той же игривой бодростью схватила меня за руку и быстро повела к столу. Я неловко шагал за ней, чувствуя себя вроде не умеющего плясать, которого тащат на круг. Опомнился, когда уж сел.
«У вас, — сказал ей, — сегодня какое‑то боевое настроение».
«Да? — лукаво улыбнулась она. — На меня, бывает, находит».
Она принесла книгу и положила передо мной.
«Вот, читайте. Только не торопитесь. Да я еще буду останавливать, чтобы кое‑что записать».
Сама рядом со школьными тетрадками раскрыла свою.
«Сага о Форсайтах», — сначала про себя прочитал я незнакомое название книги, золотом напечатанное на синей обложке. И мне сразу вспомнилось, как, бывало, обучаясь на курсах трактористов, мы покупали в чайной пирожки с сагой. Я кивнул на книгу и предварительно спросил Дору:
«Что тут про сагу‑то?»
«Как что?» — не поняла она.
«Ну, в смысле выработки или применения…» — Сам я не мог обстоятельно высказаться про сагу. И тоже сообщил ей о пирожках. Она со смеху чуть не упала вместе со стулом.
«Это совсем другая сага: не для пирожков, а вот… — пальчиком ткнула меня в лоб. — Сага — значит сказание», — начала объяснять, довольная, что я попал впросак и ей вроде довелось поквитаться со мной за вчерашнее. Признаться, и мне было любо от такого поражения. Мы обоюдно успокоились и сделались еще доверчивее друг к другу. Я начал чтение с первой страницы, но Дора перебила меня:
«Не то, не то, — взяла у меня книгу и начала перелистывать. — Вот комментарии. Это ключ ко всему творчеству Голсуорси».
«Комментарии, ключ», — приятно затронуло меня неожиданное родство чужого слова и нашего, и я с удовольствием стал читать. А Дора слушала и проверяла тетрадки. Я до сих пор не могу понять, как она вникала то и другое.
— Не удивляйтесь, — сказал Писцов. — Многие наделены двойным восприятием. У нас в редакции машинистка Зоя может одновременно печатать и разговаривать о чем угодно. А себя вы забыли: «выжать» текст из закрытой тетради — разве не то же самое? Даже сложнее.
— А мне вот ни к чему, — искренне признался Саша и снова заговорил о Доре: — Подчеркивает ошибки в ученических тетрадках и вдруг — хоп! Рука ее уже на книге:
«Обождите, я немножко запишу».
Записывает, а руки не убирает. И я в этот момент не могу насмотреться на ее руку: складная да мягкая — дрожь пробирает, не прижаться бы щекой. Но робел и сдерживался. То, что Дора называла комментариями, я прочитал ей в тот же вечер. Через них заинтересовался и самой книгой.
«Я возьму ее домой?» — спросил у Доры.
«Возьмите, возьмите! — обрадовалась она. — Я сама хотела предложить вам. Прочитаете и мне перескажете. Хотя вкратце».
Я несколько вечеров провел у Доры. В нашу избу‑читальню она не ходила, я тоже потерял туда дорогу. Мы даже после политучебы час‑другой проводили вместе. Я уже прочитал ей комментарии по творчеству Ибсена, Стендаля, Драйзера и Сенкевича, а сам после «Саги о Форсайтах» взял домой роман Диккенса «Давид Копперфильд». В селе да и во всех бригадах поговаривали про нас, что мы «закрутили». Тетка Феня даже приходила к моей матери с предупреждением: «Бабы пристают ко мне на ферме: «Неужто она за него пойдет? Учительница за тракториста? Да в такую‑то хибару!..» А я им: чем он ей не жених? Поищите‑ка такого парня. Его хоть сейчас в райком. Дом да мебель — все наживное, потом приобретется. А пока будут жить у меня. Так что ты, Анна, не принимай к сердцу никаких подкидных слов». Мать отговаривалась: «Была неволя расстраиваться. Я тоже наслушалась всякой хулы про себя и про Гаврилу, как выходила за него: «Схлестнулись без венца коммунист с Косоручкой». А после войны: «Ах, ах! Экий человек был Гаврила: картошиной не поживился от колхоза за все одиннадцать лет руководства!»
В деревне что хоть чуть на виду — о том и толки. Я еще намека не подал Доре о своих чувствах, а уж слухи на полной скорости опережали меня. За три дня до выборов Дора сказала мне:
